О чём молчат кометы? Памяти Анатолия Кляна

Смеясь, человечество расстаётся не только с недостатками. Заодно оно расстаётся с болью, с проблемами, со способностью к сопереживанию и, как промежуточный итог — с пониманием, что если пронесло в прошлый раз, то в следующий этого может и не случиться. Заодно люди с общими культурными кодами внутри одного сообщества — что-то близкое, но не точно повторяющее термин Льва Гумилёва, расстаются с довольно существенной частью языка, как пространства, на котором эти коды способны работать.

Написать на фоне сегодняшних новостей о падении Тунгусского метеорита — вызвать гомерический хохот у любого, кто посмотрел «Карнавальную ночь», а таковых, по самым скромных подсчетам, никак не меньше 200 миллионов. Припомнят Огурцова, пошутят над количеством звёздочек, спросят, бороздят ли ещё просторы вселенной разноцветные человечки, и ты в очередной раз почувствуешь себя в роли, которую исполнил Филиппов, а чтобы соответствовать, пожалуй, и правда, нальёшь со звёздочками. Тем более, какой русский поймёт, если помянуть очередного коллегу, не приложившись.

И, тем не менее, 30 июня, только сто шесть лет назад, над Атлантическим побережьем Европы несколько ночей наблюдалось необычное явление, получившее название «Светлые ночи 1908 года». Версий — больше ста, то есть по версии на каждый прошедший год, а что на самом деле случилось в небе между Нижней Тунгусской и Леной, отчего погибли животные, пострадало множество людей, причём не только те, кто пострадал в буквальном смысле слова — животный страх перед взрывом на небе передаётся на таком уровне, который пока не научились не только изводить, но даже диагностировать.

Шар-болид. Воронка в форме бабочки. Мощность взрыва — примерно как самая большая из взорванных на сегодняшний день водородных бомб. Если бы это был метеорит, был бы кратер, а его нет или, что маловероятно, не нашли. Если комета, то странная комета, не подпадающая под известные ни тогда, ни теперь описания, хотя кто их знает, эти кометы? Достоверно установлено лишь, что это было тело, обладавшее большой кинетической энергией, имевшее низкую плотность, малую прочность и высокую летучесть. Из-за чего, собственно, оно столь быстро разрушилось и испарилось в результате резкого торможения в плотных слоях атмосферы.

Видимо, погибший 30 июня в Донецке оператор Анатолий Клян, чьими глазами русскоговорящая аудитория много лет видела события, которые так или иначе были достойны появления в новостях на главном Российском канале, в последние минуты видел тот же самый шар-болид, что и малограмотные дети в Сибирских деревнях сто лет назад.

Александр Аронов написал об этом так:

Родился — шла столетняя война. Женился — шла столетняя война. Он думал — скоро кончится она, А умер — шла столетняя война.

Поэту можно то, чего не простят публицисту, и это справедливо. Не справедливо другое — мы умнеем, матереем, покрываемся коростой под названием «Ну, и чо?», изобретаем каски и ботинки, а война, к которой мы всегда готовы, оказывается совсем другой, не такой, как та, на подготовку к которой ушли эти сто лет. Зачем они были? Зачем мы их прожили, эти сто лет, сочинив Макондо и расходящиеся тропки, изобретя напалм и живой антинапалм (да простят мне эти циничные слова азиаты), разрывные пули и нелепо погибшую в туннеле Анна-Марсо их главную противницу, оборжав мать Терезу и прорицательницу Вангу, сведя к анекдотам опыт, за который каждый платит — уж как кому повезёт: кто деньгами, кто жизнью, кто детьми.

Дело ведь не в том, что «ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах», а в том, что всегда находились желающие поджечь этот хворост и желающие поглазеть, как славно занялся и разгорелся этот костёр. Просто пересели в удобные кресла с площадных табуреток, а в остальном — всё то же самое.

Хохочем. Расстаёмся. С недостатками?

Да. И, видимо, таковыми нужно признать всех, над чьими головами посреди просвещенной Европы летят светящиеся шары, а там уж — как кому повезёт.

Придется нам привыкать — опять и снова, как шутили школьники, к тому, что груз 200 станет такой же реальностью, как фотографии утренних котиков в социальных сетях и сообщения о прорыве труб на соседней улице по радио.

Трубы — это важно. Котики — это очень важно. Если любимый котик не пожелал вам счастливого пути на работу или на свидание, помахав хвостиком, вы можете расплакаться и долго жалеть себя. Обсуждая две эти новости с соседками или с подружками в фейсбуке, вы пропустите мимо ушей, как малосущественное, очередное сообщение о гибели незнакомого вам человека в том городе, в котором вам, возможно, никогда не доведется побывать. Но попробуйте хоть на секунду сопоставить ваши переживания с тем, что в это же самое время испытывает человек, описывающий гибель далекого телевизионщика, которую видел своими глазами.

Ирина Близнюк пишет: «В автобус упал уже с пулей в животе, еще снимал какое-то время. И вдруг „камеру не могу держать“, только в этот момент стало понятно — оператор Анатолий Клян ранен. Потом когда выносили из машины опять: „Там камера осталась, камера“. Как настоящий воин, не хотел умирать без своего оружия в руках… Мы будем помнить».

Долго ли? Хватит ли памяти на всех, кто погиб, ведь галерея фотопортретов журналистов, погибших в мирное время (мирное — это такое, в которое война не объявлена) уже не помещается в Домжуре на Арбате?

Боль за чужих погибших — удел немногих. Завтра — любимый котик и те же треклятые текущие трубы. Мир устроен мудрее, чем боль сегодняшнего дня. Но он устроен так для тех, кто жив. А кометы летят без нашего спроса, обладая той самой кинетической энергией, низкой плотностью, малой прочностью и высокой летучестью. Они не обладают сознанием, они лишены эмоций, чувства жалости, сострадания, привязанности, они не боятся собственной гибели в плотных или ещё каких-то слоях. Если у них есть имена, то это мы с вами для них эти имена сочинили, чтобы не только различать — тут и номера хватило бы. Давая имя, как прежде бы сказали — нарекая — котик это или комета, летящая к земле, мы словно приближаем это к нашему пониманию, наделяем частью нашего опыта и хилой надеждой на привычное нам поведение, то, которое мы в силах понять или принять.

Может, та Тунгусская комета не приняла наши правила игры, потому что осталась неназванной и неизвестной? Вошла в словесный обиход, замаскировавшись метеоритом, став символом бессмысленного варварства и парализующего страха?

Взгляните на небо, с которого пока не летят на ваши головы последние шары, и задайте этот вопрос себе. Или Канту, который ответил исчерпывающей фразой о звёздном небе и нравственном законе. А для чего еще нужно людям это прекрасное даже в дождливую погоду летнее ночное небо…